Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Запомнил как смог, верно в ближайшие два дня не позабуду, Гримо, возвращаясь из лунного, отменно восполняя поредевший дерзающих. Диспозиция с свела дорога, за поры ОР, не. Так же на макабрическом пляже, на прицеле у Лиха, только Готлиб подскакивать по образцу высланного на угли йога, силясь термодинамическое равновесие, сам не заметив, в сторону от любезной нутряку. Старуха на прежнем, грекоскала. Там же и Лихо, покачивался в своем, к берегу близко не. Дознался, дерьмоглот несчастный, вода в глубине. Ну что там, господин Гримо, что там? – мигом к ним древностями. Молча приняла карту, воззрилась с вопросом. Дом наполовину, в полтона Гримо. Не выходило, что он залит? – шёпотом Готлиб. Негоже двоим, когда третий, с озера. Как это, как это? – прошелестев последнее тише и выставив в сторону глади правую, ладонью вперёд, упреждающую от дальнейших в приватность. Уж извини, почтенный лихоимец, громко Гримо, не удовлетворяя вопрос, давно не виделись. Не желали оскорбить, лишь только не ставить в известность. Побывал в чертоге. Так себе. Не посмотрел, за остальными. Так там много их было? – на ухо Готлиб, но Гримо взирал на смутную Лиха. Правильно, что не смотрел. Только бы нос сунул, на месте в окаменелый фаллос, с твоими природными сам понимаешь. Там проводят ответственные заседания гебефренические идолы, мои отцы и ученики. На них горы держатся. Почтенный лихобор, кстати о горах, мы тут лясы точим, а нам-то ещё на другую сторону. Подозреваю, есть сквозное подземелье. Есть-то оно есть, но отыскать трудненько будет. Слыхали уже про трудненько, громко Готлиб, у нас ищейка по счёту два, ты своим тощим задом вертя не запутаешь. Он много знал, Лихо, отталкиваясь от воды ладонями, при надобности превращались в вёсла, при сугубой – в поворот винта, подплывал. О ходе же на ту ничего. Так расскажи и будем квитами. Рассказать просите. Не много ли я уже рассказал и помог? Думается с лихвой имени меня. И что взамен? Чёрный силится умственно задеть, старая сверкает глазами и воняет климаксом, коротышка почтителен, но не боится как следовало бы бояться, значит не питает уважения и думает, может обхитрить. Да у вас натурально меланхолическая депрессия на фоне шизоаф расстройства, на фоне собственной гиперполярности, в сердцах Гримо. Может и так, Лихо всё ближе. А может и надвое так. Решение принято, но не озвучено. Чёрная душа, никак просох уже? Твоими молитвами (разумеется не мог так быстро). Я молитв не творю, по крайней мере этого ещё никто не видел, чтоб вот так обвинять. Лихо вплотную к берегу, смятение в мальков у самой. Челнок в воде, покачиваясь от ряби, не уплывая. Христоф Колумб в нём индийскую пирогу, пятнадцатый пациент лечебницы Соломона Иессеева своё отрубленное ухо, Джеймс Кук свёрнутый пальмовый лист с Гавайских, Мартин Вальдземюллер свою Америку, Марко Поло одну из створок главных ворот Каракорума, Эмиль Коновалов якорь, хотел бросить юнкеру в Галилейское море, Джон Мандевиль передние клыки кинокефала, Готффрид Новый замок клюв синей птицы, францисканцы из Фьезоле левый или правый ус Одорико Порденоне, Герардина Неубау кованый крюк в комнате на который она, её воля, с удовольствием бы Монахию, Альмандину и Вестфалию по очереди и вместе, Найджел Лоринг лук Сэмкина Эйлварда, Мануил Комнин первую букву письма пресвитера, Лукиан Карлович согбенную Федота Ивановича, околоточного московской преисподней, Оттон Фрейзингенский навершие собственного скипетра, Иоганн Гёте брови Шарлоты Буф, Руфия Вуковар уд своего сына, Вильгельм Богатый, Томас Мор, Лайош Ягеллон, Вильгельм IV, Карл I и Лев X (в молодости) перо в своих беретах, мариньянцы сжатый в руке Франциска Болонского конкордат, Л. К. много нелестного, до мало кто умом и при помощи чужого, в частности коромысло Андраша сына Иштвана, на вёз формалиновые Сарданапала-Александра и Еноха-Наполеона, рясофор качающуюся на греческом ветру срачицу, сэр Малум хвост пронзённого копьём дракона, сын Вестфалии I и Христофор Радищев нос ковчега, Теодор Иессеев челн на гербе убитого им принца, Спица в ловких пальцах последнюю букву имени отца, леди Парвифисента хотела бы, так лежала леди Ментир, когда она ударит её сапогом в живот. Дитя-человеческое-существо ступило на голыши, возможность разглядеть с большим пристрастием, Иван III бюст Софьи Палеолог на портрете. Невысок, щупл конструкцией, казистость под сомнение. Бос как босяк, в грязную коричневую рубаху как вершина эволюции – пастух, полотняные штаны как у щёголя тавлантиев, за спиной квадратный ранец, поднятый со дна. В сквозной ход есть два относительно благостных. Один помещается или скрыт, если вам, с вашим скудоумием так понятней, под берегом. Нырнуть, проплыть тоннелем и окажетесь. Второй, надеюсь, не у тебя в глазнице без камня завалить? – невольно поёжился. Можете искать сами, сколько пожелается, разумеется это не так, инцефолитные вы нигредо. Очень докучливых гостей не терплю. Мне надобно отдыхать, а они неизбежно бродят по пещерам, бряцают амуницией и переговариваются так, не слышал ничего глупее и наивнее. Делаю с ними что-нибудь. В котором месте нырять, явите своё терпение. Как изготовитесь, я камешком присандалю. Ступайте вдоль в сторону могилы Ашшурбанапула, пальцем круг возле лица, комически-трагический отряд в куда Гримо. Озеро язвить собою? – Готлиб, плетясь за спутниками, лучше пойду поручкаюсь с идолами. Там же вода как невылизанный лёд. Думал, тебя к хартии в карете с натопленной печью? – в ответ Герда. Думал так легко будет, болонке под кружевами? Стойте где идёте, между велел. Объявленный мною под вами. Прыгнете, сразу под берег, и глубоко и дырка в кишку, воздуха побольше, чтоб до конца, не то потонете. Сука подгорная, зло Готлиб, косясь на прохаживающегося. Тебе, чёрная душа, советую глотнуть побольше остальных, громко. От большой злости правое лёгкое отнимется. В свете угрозы с хрустом смолчал, не смотря, в голове просилось наружу N соответствий. Жабры от тины? Нагнулся, прилип малый. Троица у края, капля мирового океана как-то отвращала. Остроугольное угомонила тряпкой, черенок между собой и лямкой пороховницы, накрутила, учили в альпийских полках. Карту старуха в хорейное или однажды могущее стать. В кофре с гнойным потолком единственная не должна расползтись. Размахом катапультировал, как-то не в воду, в свод котелка запылавшего от гнева. Прощенья просим, маху дал, прежде чем сосредоточенный живой успел в Готлиба. Ничего, скоро остудитесь. Второй притянуло под берег, Гримо первым, пока кругообличение. За Герда. Последним нерасторопный верблюд или учтивый сын маркиза, Готлиб. Ожгла коммерческим льдом, катке Императорского речного яхт-клуба. Выпростал голову в кислородопещеру, пошире, вот бы пригодился нарисованный, вобрал сколько смог в каучуковые, оттого неподатливые щёки, нырнул. Вылупил лидары по среде, тыкаться в X, угодил или не приблизительно в, масса Вселенной в берковецах. Нащупал сразу (чего никак не удавалось с женой (тоже имела отношение к манекенству как к происхождению)), трость к пирамиде, цепляясь ею и свободной левой, втянулся в голубокарст, безбилетник в ковчег до земли Димена. Что с его, не ведал, всего посвятил скорейшему исторжению из вод, как Иова, не как юнкер нашей эры. Тоннель не широк, за один край пальцами, за другой навершием, подтягивая придатки и далее, взятое над водой помалу и, придётся ставить шишки на своде, когда уже прижилось, перетерплено-кончено, потолка не стало, внеочередное завсегдатая базилярной воздуховоды на поверхность. И изведанная дыра снабжена свечением, надводный плац, над чёрной мокротой на вышину двух ладоней, гладкий, точно не тащившимися в кабак стихиями. Новоявленный за жемчугом, уже зачислили в Нагасакское и общество Шри-Ланки, взобрался, тереть худошевелюру, распространяя россыпи. В обрамлении над водой самое Герды, вполне могла отправиться отдельно от прочих изъязвлённых. Через несколько, за в мире вечного добра и лета одиннадцать дней (не из озорства), толкнуло вперёд, на этом противобаротравмический котелок Готлиба, с лоснящейся от камня, после сам, жадно, перед не надышишься, отплёвывающийся, глотнул амброзии. Могла быстрее жабрами работать? – оскалился на приникшую к плацу. Той подал обе Гримо и помог из бинарного неорганического. Готлиб обошёлся собой, вице-чемпион археологической 1873-го, едва не нашли голову слишком далеко заплывшего атланта, по подводному ориентированию по рифам. Скукожились против уводящей вглубь породы неоконченности или оконченности, переживая глобальное обмочение. Теперь без воздеть люминары, вместо обложили айсбергами и стыдью, в коей зябнет, потакала омерзительно мокрая, зрение, как будто, острее и острее острого, вскоре электромагнитное от подземной потоковой сцеженности перестало выявлять гримасы, подгорная видимость канула. Каждые девять миллиардов излучения, впереди Гримо размозжить о сталактит, напороться причинным на невезучего братца, время от времени помахивал, могло во много раз исключить. Не брать в рассмотрение участие в хронооперах, брели более пяти. На воле давно новый день, возможно не пасмурный. Каждую нечётную казалось, скалы никогда не кончатся, каждую чётную – они угодили в каменную кишку. Ноги подкашивались, не желая на себе прессинг, впереди забрезжил. Не оценённая от холода пасмурность нашла квазибастионами туч, освоившиеся ко тьме глаза, привыкали к новым не столь болезненно. Триипостасность по другую Худых, на высоте меньшей, вошли, сами чувствовали, последние два ведущий к плинтусу, не значительно. У подножия хребта, под укрытым за кустарником выходом, давным-давно на произвол, погребами навсегда вросшее, небеса на место крыш. Деревня на старую нищенку в лохмотьях, павшую от бессилья на землю, забывшуюся вечным, через сто припудренную бубонами. Тропинки, приводящей и уводящей от выхода, вовсе, спускаться как вздумается, обходя препятствия пути, в стороны столь, гребень, редкий, способный обладателя десяти производных эпидермисов. К низу сошлись, в промежуток растерзанных стен, дрожание в синхрон. Остовы печесгрудений, малочисленных, с окружающими покосившимися и сгнившими сараями, хлевами, хранилищами руды, лишённый мяса и жил человеческий. Подобно, их лишили адриатического быта и людей которые о завтрашнем дне, взамен кости умерших, даже некому обряднуть. Путники скорым, ноги и без того гудели, веки приникнуть друг к, не расходиться никогда, до второго пришествия неизвестно кого, значит всякого, кого угодно, спешили миновать, интереса не даже Готлиб. В последний спали на той стороне, странно, после первого знакомства. Гримо, сам не поняв, вслух или подумал, предложил заночевать в деревне, в каком-нибудь из самых сохранившихся, Герда отрицательно головой, Готлиб резко, не собирается среди мумий не по своей, впрочем, они не видели. Местность не изобиловала порослью видов, в достатке всепёстрого устройства авентинов, водроев и больсонов, всякий предгорный кондоминат. Рухнули у подножия одного из земляных, с восточной, укрыться от «забыл, как гостеприимный, дать просушиться на ядерном ветру». Гефестнули из в добрый час поблизости иссохшего, для пущего жара сыпанула порошка из кошёлки. Согревшись, в разное уснули, напоминало трансцендентные посиделки, Иисус или кто-то из апостолов отравил вино, все на экскурсию к престолу в разное, в зависимости от крепости протиста. Первым Гримо, по привычке возбудившись с восходом, через некоторое сообразив, давили остаток дня и ночь. Было холодно. Живой манекен поднялся на побаливающие, взобравшись на полонину, на кульминации, смотреть, встаёт. Пеломедуза внизу зевнула, нижней мандибулой приготовленный шар из мраморных броненосцев, по желобу из располовиненных вдоль, высушенных бамбуковых, пал на весы из костей внемирового, свободная кандея вверх на шесть тысяч вёрст, нажала рычаг из всех не добытых на то время золота, с каждым днём истончался, сподвигло окклюзическую реакцию, вознёсшую красный припёка над горизонтом, Гримо отправился тормошить своих по пути. Следовало в него. Прежде выдала по чудесной, не слишком вкусно, питает за целый пир, но не целый мир. Из чего ты их стряпаешь? – Готлиб, поглотив свою в три усеста. Надо ль тебе это? Боишься раскрыть рецептуру, а у самой нет патента? Чего тут бояться, у меня вроде ножны не длиннее чем рука. С твоими мозгами-варёными гребешками всё равно не дознаешься. В основном из бычьей крови. Неужели? Криво раскрыл, по тому языковую ревизию. А у тебя много ещё? Достанет. Я о нас пекусь. В случае чего, прибью тебе купрея. Подозрительно и презрительно на Готлиба, недоумевая, зазудело подхалимничать, подозревая ответвление заглохшего заговора. Потом на Гримо. Запомнил, куда именно держать, чтоб выйти на этот? Туда, пальцем в основном на восток. Только не пойму, отчего наполовину, отрезанной слоновьей ногой подкатился Готлиб. Господин Гримо, вы точно разобрали? В чертоге и сам подивился, но ошибиться не, я же бывший живой манекен. Шли целый. До заката в указанной вергентности и ещё в нескольких. Чаще жизненные формы деревянистых, секвойядендроны променяли гумусо-аккумулятивный горизонт на кальций почвы, солнце скрылось за Худыми, всё ещё скудно участок, вдали обсаженный каркас. В противоположность на карте криптоалхимика был целым, не привлекал столько, мог бы, потому по сию не использовал ни один оборотистый антрепренёр. Из досок, высотою в два. Кантуется ли в нём кто? – негромко Готлиб, обращая в никуда и тут же ответив сам, очевидно, что да. Будто бы нет, старуха кругом строения, поглядывая на занавешенные. После дотошного и нескольких отчаянных предположений, собрались у крыльца, прилепилось с востока. Подле никаких возделываемых латифундий, расшатанной детской качели, это было бы монументально, покатого в ледник, дорожки из гравелита или псефита, телеграфных фидеров от миллиария, не было и миллиария, ни козьего черепа в венце, ни окровавленных идолов в четырёх сторонах, ни огородного пугала, ни креста для круцификса, ни пропавших ступеней, ни пропавших балясин, ни лодочного дебаркадера, ни озера, ни муравейника, ни кротовой язвины, ни ветряной либо водяной, ни пшеничной пыли, ни корки артоса, одним словом почти ничего и не вела ни одна пусть и захудалая. Большая серая недоинсула посреди безлюдной местности, никто не интересовался, не излагал в газетах произошедшие в той кровавые. Осторожно подступаться к крыльцу. Странное, оболочка каштана заставила шипы расти внутрь, пришло время, невозможно раскрыть. Из шести ступеней, три, через целые, провалены, не провалены, вовсе не существовали. В боковинах для углы, форма отсутствия, половины опорных прутьев в перилах. Куда не лень тыкали тростями, если есть, вскрывайтесь сразу. Крыльцо возмущено массой на притяжение трёх походных обжор. Не разверзлась пасть вертепа с отравленными и плюющимися щёлочью рожонами, не пробным запуском ледовитого фонтана, не обдало струёй пламени, не наброшен стальной невод с острыми гранями, не был таковой воздет из под ног, в лицо не ударил напор какой-либо кислоты или напор какого-либо яда. Против двери, часто моргая и не решаясь ни к чему к чему бы не было необходимости. Дверь дощатая как и дом, немало щелястая, из тех же пиломатериалов. Гримо взялся за зеленоватую медную, потянул подразумевая. Готлиб предпочёл за косяком, Герда не уподоблялась трепету, случайно за спиной живого манекена, тому всё ни по, надравшемуся в деревенском кабаке богу. Дверь послушно. Из обширных внутренностей фальшивой стариной, головы того, затеял череду Альбигойских, сохрани её, из комнаты между Авиньонским дворцом и Авиньонским собором в Авиньоне, папы во время пленения ходили поверять Богу замыслы. Давненько здесь никто, Готлиб, запах знаком более. Пахнет как в какой-нибудь нетранспарентной гробнице. Поочерёдно впрыгнули. Как есть вместимость, единая между внешних и крышей. Архитектурного плана, комнатных разделений, этажных (идиот, это и есть архплан). Одно большое, выставка-памятная речь радетелям аутодафе. Внутренности загадочно-пошлого носили тот или иной коричневого, по преимуществу вся мебель, полки, стены, пол, рамы и бюро изготовлены свихнувшимся на почве кругов от сучьев шлихтовальщиком. Некоторая странность всё же, ещё большею странностью бы сочтено отсутствие, они не служащие почтовой Британских войск во время первой Опиумной и не волхвы, идущие за Арктуром. Посередине верстак, четыре стебля, соединённые перекрёстными, не столешницы, у стульев, окружавших, спинки, ножки, не обложений, на стенах пустые килоты, в дальнем, да и во всех, ближних, напольные без стрелок и подвесов, два у правой серванта, не дверей и полок, камин, по левую, не полки и гратаря, под утверждённым вертелом зияла стремящаяся под. Гримо первым прошёлся по, протянул к книжной, вытащив коричневый, в руке корешок с переплётом, без вакатов. Изумлённый, впервые выбравшаяся на землю умбра, Готлиб к убого-камерному камину, к одному из висящих над эспадронов, из ножен рукоять без какого бы то ни, Герда к невысокой конторке у левой, лежала тетрадь тоньше чем слой пыли на, не всегда послушная рука раскрыла, ни единой. Видно первый умственный набег цензура как раз сюда. В конторе ящиков, в бюро смысла. Устали вглядываться во всё и искать следы опытов всех над всеми, кого-то одного над кем-то одним, дом не выказывал намерения дать хоть.